Данте Алигьери. (Dante Alighieri)
Божественная комедия.
АД
ПЕСНЬ ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
1 Подняв уста от мерзостного брашна, Он вытер свой окровавленный рот О волосы, в которых грыз так страшно, 4 Потом сказал: "Отчаянных невзгод Ты в скорбном сердце обновляешь бремя; Не только речь, и мысль о них гнетет. 7 Но если слово прорастет, как семя, Хулой врагу, которого гложу, Я рад вещать и плакать в то же время. 10 Не знаю, кто ты, как прошел межу Печальных стран, откуда нет возврата, Но ты тосканец, как на слух сужу. 13 Я графом Уголино был когда-то, Архиепископом Руджери - он; Недаром здесь мы ближе, чем два брата. 16 Что я злодейски был им обойден, Ему доверясь, заточен как пленник, Потом убит, - известно испокон; 19 Но ни один не ведал современник Про то, как смерть моя была страшна. Внемли и знай, что сделал мой изменник. 22 В отверстье клетки - с той поры она Голодной Башней называться стала, И многим в ней неволя суждена - 25 Я новых лун перевидал немало, Когда зловещий сон меня потряс, Грядущего разверзши покрывало. 28 Он, с ловчими, - так снилось мне в тот час, - Гнал волка и волчат от их стоянки К холму, что Лукку заслонил от нас; 31 Усердных псиц задорил дух приманки, А головными впереди неслись Гваланди, и Сисмонди, и Ланфранки. 34 Отцу и детям было не спастись: Охотникам досталась их потреба, И в ребра зубы острые впились. 37 Очнувшись раньше, чем зарделось небо, Я услыхал, как, мучимые сном, Мои четыре сына просят хлеба. 40 Когда без слез ты слушаешь о том, Что этим стоном сердцу возвещалось, - Ты плакал ли когда-нибудь о чем? 43 Они проснулись; время приближалось, Когда тюремщик пищу подает, И мысль у всех недавним сном терзалась. 46 И вдруг я слышу - забивают вход Ужасной башни; я глядел, застылый, На сыновей; я чувствовал, что вот - 49 Я каменею, и стонать нет силы; Стонали дети; Ансельмуччо мой Спросил: "Отец, что ты так смотришь, милый?" 52 Но я не плакал; молча, как немой, Провел весь день и ночь, пока денница Не вышла с новым солнцем в мир земной. 55 Когда луча ничтожная частица Проникла в скорбный склеп и я открыл, Каков я сам, взглянув на эти лица, - 58 Себе я пальцы в муке укусил. Им думалось, что это голод нудит Меня кусать; и каждый, встав, просил: 61 "Отец, ешь нас, нам это легче будет; Ты дал нам эти жалкие тела, - Возьми их сам; так справедливость судит". 64 Но я утих, чтоб им не делать зла. В безмолвье день, за ним другой промчался. Зачем, земля, ты нас не пожрала! 67 Настал четвертый. Гаддо зашатался И бросился к моим ногам, стеня: "Отец, да помоги же!" - и скончался. 70 И я, как ты здесь смотришь на меня, Смотрел, как трое пали Друг за другом От пятого и до шестого дня. 73 Уже слепой, я щупал их с испугом, Два дня звал мертвых с воплями тоски; Но злей, чем горе, голод был недугом". 76 Тут он умолк и вновь, скосив зрачки, Вцепился в жалкий череп, в кость вонзая Как у собаки крепкие клыки. 79 О Пиза, стыд пленительного края, Где раздается si! Коль медлит суд Твоих соседей, - пусть, тебя карая, 82 Капрара и Горгона с мест сойдут И устье Арно заградят заставой, Чтоб утонул весь твой бесчестный люд! 85 Как ни был бы ославлен темной славой Граф Уголлино, замки уступив, - За что детей вести на крест неправый! 88 Невинны были, о исчадье Фив, И Угуччоне с молодым Бригатой, И те, кого я назвал, в песнь вложив. 91 Мы шли вперед равниною покатой Туда, где, лежа навзничь, грешный род Терзается, жестоким льдом зажатый. 94 Там самый плач им плакать не дает, И боль, прорвать не в силах покрывала, К сугубой муке снова внутрь идет; 97 Затем что слезы с самого начала, В подбровной накопляясь глубине, Твердеют, как хрустальные забрала. 100 И в этот час, хоть и казалось мне, Что все мое лицо, и лоб, и веки От холода бесчувственны вполне, 103 Я ощутил как будто ветер некий. "Учитель, - я спросил, - чем он рожден? Ведь всякий пар угашен здесь навеки". 106 И вождь: "Ты вскоре будешь приведен В то место, где, узрев ответ воочью, Постигнешь сам, чем воздух возмущен". 109 Один из тех, кто скован льдом и ночью, Вскричал: "О души, злые до того, Что вас послали прямо к средоточью, 112 Снимите гнет со взгляда моего, Чтоб скорбь излилась хоть на миг слезою, Пока мороз не затянул его". 115 И я в ответ: "Тебе я взор открою, Но назовись; и если я солгал, Пусть окажусь под ледяной корою!" 118 "Я - инок Альбериго, - он сказал, - Тот, что плоды растил на злое дело И здесь на финик смокву променял". 121 "Ты разве умер?" - с уст моих слетело. И он в ответ: "Мне ведать не дано, Как здравствует мое земное тело. 124 Здесь, в Толомее, так заведено, Что часто души, раньше, чем сразила Их Атропос, уже летят на дно. 127 И чтоб тебе еще приятней было Снять у меня стеклянный полог с глаз, Знай, что, едва предательство свершила, 130 Как я, душа, вселяется тотчас Ей в тело бес, и в нем он остается, Доколе срок для плоти не угас. 133 Душа катится вниз, на дно колодца. Еще, быть может, к мертвым не причли И ту, что там за мной о г стужи жмется. 136 Ты это должен знать, раз ты с земли: Он звался Бранка д'Орья; наша братья С ним свыклась, годы вместе провели". 139 "Что это правда, мало вероятья, - Сказал я. - Бранка д'Орья жив, здоров, Он ест, и пьет, и спит, и носит платья". 142 И дух в ответ: "В смолой кипящий ров Еще Микеле Цанке не направил, С землею разлучась, своих шагов, 145 Как этот беса во плоти оставил Взамен себя, с сородичем одним, С которым вместе он себя прославил. 148 Но руку протяни к глазам моим, Открой мне их!" И я рукой не двинул, И было доблестью быть подлым с ним. 151 О генуэзцы, вы, в чьем сердце минул Последний стыд и все осквернено, Зачем ваш род еще с земли не сгинул? 154 С гнуснейшим из романцев заодно Я встретил одного из вас, который Душой в Коците погружен давно, 157 А телом здесь обманывает взоры.
